Макроэкономика

Св. Августин, Фома Аквинский, Декарт и Кант, имея в виду, что для них «характерно тесное сочетание религии и рассуждения, морального вдохновения и логического восхищения тем, что является вневременным». Именно это сочетание отличает, по мысли Б. Рассела, «интеллектуализированную теологию Европы от более откровенного мистицизма Азии». Завершая экскурс в историю западной государственности, следует остановиться на идеях, положенных в основу американской «Декларации независимости». Шарль Луи Монтескье (1689–1755), автор теории задержек и противовесов, детально развил идеи Локка и Спинозы о разделении государственной власти на законодательную, исполнительную и судебную. Его теория нашла воплощение в американской системе государственной власти, манифестом которой стала «Декларации представителей Соединенных Штатов Америки, собравшихся на общий конгресс». Это один из выдающихся политических и социально-философских документов Нового времени. Декларация обосновывала право американских колонистов провозгласить свою государственную независимость от британской метрополии. В более широком смысле она утверждала право народов на независимость, жизнь, свободу и стремление к счастью. Создателем Декларации считается Томас Джефферсон (1743–1826). Приведем некоторые выдержки из нее. «Когда ход событий принуждает какой-нибудь народ порвать политическую связь, соединяющую его с другим народом, и занять наравне с остальными державами независимое положение, на которое ему дают право естественные и божеские законы, то должное уважение к мнению человечества обязывает его изложить причины, побуждающие его к отделению. Мы считаем очевидными.

Следующие истины: все люди сотворены равными, и все они одарены своим создателем очевидными правами, к числу которых принадлежит жизнь, свобода и стремление к счастью. Для обеспечения этих прав учреждены среди людей правительства, заимствующие свою справедливую власть из согласия управляемых. Если же данная форма правительства становится гибельной для этой цели, то народ имеет право изменить или уничтожить ее и учредить новое правительство, основанное на таких принципах и с такой организацией власти, какие, по мнению этого народа, всего более могут способствовать его безопасности и счастью. Конечно, осторожность советует не менять правительств, существующих с давних пор, из-за маловажных или временных причин. И мы действительно видим на деле, что люди скорее готовы терпеть зло до последней возможности, чем восстановить свои права, отменив правительственные формы, к которым они привыкли. Но когда длинный ряд узурпации, неизменно преследующих одну и ту же цель, обнаруживает намерение предать этот народ во власть неограниченного деспотизма, то он не только имеет право, но и обязан свергнуть такое правительство и на будущее время вверить свою безопасность другой охране. Эти колонии также долго и терпеливо переносили разные притеснения, и только необходимость заставляет их теперь изменить свою прежнюю форму правления. История нынешнего короля Великобритании полна беспрестанных несправедливостей и узурпации, прямо клонившихся к тому, чтобы ввести неограниченную.

Тиранию в этих штатах. В доказательство представляем на суд беспристрастному миру следующие факты…» (следует длинный список прегрешений короля перед народом Соединенных Штатов). «На каждой стадии этих притеснений мы подавали королю петиции, составленные в самых смиренных выражениях, и просили его об оказании нам правосудия; но единственным ответом на все наши петиции были только новые оскорбления. Государь, характер которого заключает в себе черты тирана, не способен управлять свободным народом. Нельзя также сказать, чтобы мы не обращали внимания на наших братьев-британцев. Время от времени мы предостерегали их о попытках из законодательного собрания подчинить нас незаконной юрисдикции. Мы напоминали им о тех условиях, при которых мы эмигрировали и поселились здесь. Мы взывали к врожденному в них чувству справедливости и великодушия, и мы заклинали их узами нашего родства с ними выразить порицание актам узурпации, которые неизбежно должны были разъединить нас и прекратить сношения между нами. Но они также остались глухи к голосу справедливости и кровного родства. Поэтому мы должны подчиниться необходимости, принуждающей нас отделиться от них, и считать их отныне, как и другие народы, врагами во время войны и друзьями во время мира. В силу всего этого мы, представители Соединенных Штатов Америки, собравшиеся на общий конгресс, призывая верховного судию мира в свидетели правоты наших намерений, объявляем от.

Имени и по уполномочию народа, что эти соединенные колонии суть по праву должны быть свободные и независимые Штаты. С этого времени они освобождаются от всякого подданства британской короне и всякая политическая связь между ними и великобританским государством совершенно порывается. В качестве свободных и независимых Штатов они приобретают полное право объявлять войну, заключать мир, вступать в союзы, вести торговлю и совершать все то, на что имеет право независимое государство. Твердо уповая на помощь Божественного провидения, мы взаимно обязываемся друг другу поддерживать эту декларацию жизнью, имуществом и честью». Эта Декларация ознаменовала создание Соединенных Штатов, и хотя впереди их еще ждала война за независимость, кровопролитная борьба Севера и Юга за отмену рабства и много-много других великих и малых событий и потрясений, но Конституция, созданная на основе Декларации и проникнутая духом либерализма, обеспечила такие темпы экономического развития, которые уже к началу XX в. вывели США в пятерку передовых держав мира, а к середине века, после Второй мировой войны, сделали их первой супердержавой по всем показателям. Вклад Дж. Бьюкенена Прямое отношение к рассматриваемой теме имеет знаменитая работа Джеймса Бьюкенена «Пределы свободы: между анархией и Левиафаном» (1975). Изложим кратко содержание 9-й главы этой книги, которая называется «Угроза Левиафана»*. В 1651 г. Томас Гоббс ввел термин «Левиафан» для характеристики.

Суверенного государства. Сегодня этим словом обозначают некое чудовище, олицетворяющее зло, связанное с деятельностью правительства и политическими процессами, которым хотят дать уничижительную оценку или когда стремятся привлечь внимание к опасностям, связанным с расширением в экономике государственного сектора. В условиях демократии человек рассматривает себя двояко: как гражданина, стихийно участвующего в правительственной политике, и как субъекта, вынужденного подчиняться правилам поведения, которые он лично, быть может, не одобряет. Для человека конца XX в. его раздвоенное отношение к государству является естественным наследием культуры постпросвещения и постсоциализма. Сегодня, разумеется, трудно оценить значимость тех изменений в начальных представлениях о мире, которые позволили субъекту впервые ощутить себя независимым, хотя концепция свободного человека была знакома еще греческим и римским философам. Средневековое христианство понимало индивидуальное спасение как дело, совершаемое исключительно во славу Бога. И только с освобождением от вериг Средневековья, только с появлением трудов Гоббса, Спинозы и их современников человек становится независимым от других людей, от Бога, государства и города. В джунглях мира Гоббса жизнь независимого человека была нищей, грязной, грубой и короткой. Но в способности Гоббса увидеть и понять причины такого существования как раз и состоит качественное отличие его мировоззрения от картины мира ранних философов. Способны ли мы сегодня понять анархистов, живших до Гоббса? В высшей степени знаменательно, что, едва успев.

Обрести независимость, человек восстал против государства и даже в дискуссиях о рациональных основах послушания требовал гарантий своему стремлению продолжать начатый бунт. Джина нельзя было загнать назад в бутылку, сколь бы логичными ни казались аргументы, приводимые философами. Теперь человек мог мыслить себя монархом, избавленным от тягот обыденной жизни и окружающих порядков, а отдельные представители рода человеческого определенно пытались реализовать свои мечты на практике. Спиноза, Локк и еще более непримиримо Руссо выступили против предложенного Гоббсом рабского контракта между человеком и его государством-хозяином. Они предложили рассмотреть социальный договор между независимыми людьми. Из договора между свободными людьми должен был появиться основной закон. Впервые человеку был предложен план прыжка из его эволюционной истории. Вместе со своими единомышленниками он мог изменить всю структуру общественного порядка. Концепция была захватывающей, а ее последствия – драматическими; наступила эра демократических революций. Нет необходимости детально обсуждать ступени продолжительной и извилистой истории Нового времени. Были в ней вспышки насильственных переворотов, кровавые революции, жестокий террор, репрессивные реформы, контрреволюции. Терпели неудачу попытки человека жить по принципам, выработанным мечтателями эпохи Просвещения. Свергались тираны, одни правящие элиты исчезали, другие появлялись. И уж коль скоро политический и социальный порядок возник первоначально как инструмент завоеваний (а эта сторона его виделась прежде всего), то как могла экономическая основа такого порядка противостоять.

Насилию? Попытка Локка построить договорную суперструктуру над существующими правами собственности была заведомо обречена. Если люди связаны согласованным договором, существует ли возможность установления границ для коллективных действий большинства? Способна ли «осознанная необходимость» в экономическом порядке привить иммунитет против фундаментальных структурных перестроек, особенно когда эпохе бросает вызов доктрина столь радикальная, как Марксова? Социализм в различных вариантах внедрился в экономическое сознание человека XX в. Казалось, круг замкнулся: став впервые независимым, человек вновь готов был подчиниться всеобъемлющей коллективной воле. Однако отнять свободу у человека, однажды получившего ее, было не так просто. В России, где и до революции он был слабо приобщен к личной независимости, природное упрямство народа сделало невозможным эффективный контроль над государством. На Западе, где свобода имела историю, социализм был обречен на провал. Не следует полагать, что демократический процесс свободен от недостатков или что все люди в современном мире обладают одинаковыми возможностями направлять политический процесс. Даже при полном равенстве не снимается основной вопрос о гарантиях свободы выбора для отдельной личности. Ведь когда говорят о контролируемом Левиафане, то имеют в виду регулируемое лично каждым и обеспеченное Конституцией самоуправление, а не навязанный извне инструмент, которым манипулируют другие. Необходимо осознать очень простую истину, а именно то, что для проведения настоящих социальных реформ следует отбросить болтовню о происках потусторонних.

Сил и присмотреться к уже существующим и созданным по нашей воле институтам власти. Итак, зачем нужны конституционные границы и общественный контроль над масштабами и структурой правительственной деятельности? Чтобы ответить на него, полезно для начала рассмотреть идеальную модель, в которой индивид получает полную власть над своей судьбой. Иначе говоря, представим себе общество, где все коллективные решения принимаются по принципу единогласия. Может ли такая модель принятия решений дать результат, который будет оцениваться как нежелательный отдельным членом общества или даже всеми его членами? Поскольку каждый участник обязан дать определенный ответ на предложенный вариант решения, недостатки модели должны проявиться уже в правилах рационального выбора отдельного индивида, а не в объединении таких выборов при получении коллективного результата. Следовательно, анализ принятия решений следует сконцентрировать на индивидуальном выборе. Необходимо понять, почему отдельный индивид соглашается на предлагаемую последовательность принятия коллективных решений, когда сначала решение принимается каждым из участников и только после этого выясняется нежелательность получаемых результатов. Ситуацию поможет прояснить аналогия, которую каждый волен выбрать на основе личного опыта. Например, человек, склонный к полноте, принуждает себя к строгой диете, т.е. добровольно подвергает себя жесткому контролю, ограничивая свой рацион. Тем самым диета становится «конституцией питания» – человек сам устанавливает правила личного поведения, ограничивающие в данном случае его склонность к полноте. Точно так.

Же люди, предпринимая коллективные действия, должны ввести необходимые, по их мнению, ограничения на свой личный выбор. И если каждый человек заранее твердо знает, что вправе отвергнуть любое представленное другими предложение, то совместно они могут предпочесть коллективные действия в рамках принятых конституционных правил. Однако в этой модели принятие коллективного решение всегда может быть заблокировано любым отдельным членом общества. Итак, принцип единогласия является эффективным средством контроля за действиями правительства. Ясно, что любое отступление от этого принципа может в корне изменить ситуацию. Если обществом признана неприемлемой «цена единогласия», оно вынуждено формировать иные правила принятия коллективных решений. И тогда эти правила становятся обязательными для всех, независимо от того, к какой коалиции принадлежит каждый отдельный член сообщества. Было бы наивно полагать, что лица, занимающие высокие посты в законодательных или административных органах, не имеют личных предпочтений при оценке масштабов общественного сектора экономики, источников его дохода и, что особенно важно, при определении статей расходов в этом секторе. Лицам, безразличным к подобным вопросам, политика вряд ли покажется привлекательной формой деятельности. Как правило, политиками становятся люди, как раз имеющие личные предпочтения в таких вопросах и стремящиеся оказать влияние на их решение. Если этот тезис признан, то легко себе представить, что процесс формирования бюджета отнюдь не отражает предпочтения большинства избирателей и даже.

Тех из них, которые входят в коалицию, победившую на выборах. Выбранный политик получает возможность занять предпочтительную для себя лично позицию при формировании бюджета и налоговой политики. Мнение избирателей ограничивают его весьма опосредованно – лишь в перспективе новых выборов. Даже если подобные косвенные ограничения чувствительно сужают диапазон его действий, у него всегда остается достаточная свобода выбора, и он, без сомнения, предпочтет тот вариант решения, который максимизирует его собственную выгоду, а не выгоду избирателей. Это и является самой важной мотивацией поведения политиков. Вообще говоря, эту выгоду следовало бы назвать «политическим доходом», который составляет часть общего вознаграждения, получаемого политиком «на службе обществу». Следует особо подчеркнуть, что когда речь заходит о «политическом доходе», то вовсе не предполагается, что политики, будь то безыдейные функционеры, фанатичные идеалисты или комплексующие честолюбцы, обязательно должны быть коррумпированы. Отнюдь! Но дело в том, что по части бюджетных пристрастий все они одной миррой мазаны, поскольку их политический доход определяется масштабом государственных расходов: ограниченное вмешательство государства в экономику сужает возможности хапуг от политики, тогда как раздутый государственный сектор открывает прекрасные возможности для кормления. И еще. Когда число госслужащих невелико, привилегированное положение бюрократии может и не отражаться в бюджетных перекосах. Однако рост масштабов государственного сектора безусловно ведет к искажению картины голосования, поскольку в выборах принимают.